Вскоре я простился с Гаем и покинул тюрьму. Усталость была так велика, что путь до дома показался бесконечным. Не раз мне приходилось щипать себя за руку, чтобы не задремать и не свалиться с седла. Однако мысль о том, сумеет ли Гай определить состав греческого огня, беспрестанно ворочалась в моем сонном мозгу. Пытаясь сохранить эту тайну, кто-то уже принес в жертву несколько человеческих жизней.

Домой я прибыл в два часа ночи. Барак уже спал. Я с трудом поднялся по лестнице и, не имея сил раздеться, повалился на кровать. Заснул я в тот же миг, как голова коснулась подушки, однако навязчивый кошмар не давал мне покоя. Мне снилось, что я в суде и судья спокойным и бесстрастным голосом зачитывает приговор, осуждающий подсудимых на смерть. На скамье подсудимых сидят те, кто уже лишился жизни, – Сепултус и Майкл Гриствуды, Бэтшеба Грин и ее брат, сторож и какой-то незнакомый человек в кожаном фартуке – я догадываюсь, что это убитый литейщик. Лица их исполнены печали, однако все они пока живы. Вглядываясь в этих людей, я не вижу ни ран, ни следов крови. Повинуясь внезапному порыву, я вытаскиваю из-под мантии сосуд с греческим огнем, высоко поднимаю его и с размаху швыряю об пол. Из сосуда мгновенно вырывается сноп пламени, которое поглощает всех: осужденных, зрителей, судей. Я вижу, как судья Форбайзер с исступленным воплем вздымает руки, вижу, как пламя охватывает его бороду. А я сижу посреди пожарища, неуязвимый для прожорливых огненных языков. Потом пламя, словно спохватившись, набрасывается на меня, я ощущаю на своем лице его обжигающее прикосновение и отчаянно кричу.

Проснувшись от собственного крика, я увидел, что за окном сияет утро. Горячие лучи утреннего солнца уже добрались до моей подушки. Вдали раздавался перезвон церковных колоколов, призывающих горожан к молитве. Наступило воскресенье, шестое июня.

Затекшее мое тело невыносимо ныло. Одеваясь, я мысленно дал себе клятву уехать из Лондона, как только покончу с этим расследованием. Судя по всему, клиенты более не нуждаются в моих услугах, а я скопил достаточно денег, чтобы позволить себе спокойную жизнь в деревне. Все еще находясь во власти ночного кошмара, я спустился вниз, где обнаружил Барака. Помощник мой сидел за столом и угрюмо вертел в руках какое-то письмо.

– От Кромвеля? – осведомился я.

– Да. Из Хэмптона. Граф поехал туда по делам короля. Прочтите это сами, – сказал он, протягивая мне листок, на котором Кромвель собственноручно набросал несколько строк.

«Я говорил с Ричем, – сообщалось в письме. – Вы опять пошли по ложному следу. Все махинации, которыми Рич занимается вместе с этой канальей Билкнэпом, не имеют ни малейшего отношения к греческому огню. Продолжайте ваши изыскания, ибо результат, к которому они должны привести, стоит любых усилий. Завтра я намереваюсь вернуться в Лондон и встретиться с вам в Уайтхолле».

– Он не слишком нами доволен, – изрек я, опуская письмо на стол.

– Точнее говоря, чертовски на нас зол. Хотел бы я знать, что замышляют Билкнэп и Рич.

– Это известно одному Богу. Впрочем, этой парочкой мы займемся завтра. Сегодня нам надо разобраться с Марчмаунтом.

– Да, и следует приниматься за дело без промедления. Сегодня я не стал вас будить спозаранку, потому что решил: если вы не выспитесь, то мало на что будете пригодны. Но, так или иначе, почти все утро прошло впустую. И у нас осталось всего четыре дня.

– Вы считаете, мне надо об этом напоминать? – раздраженно спросил я и тут же примирительно вскинул руку. – Впрочем, если мы будем осыпать друг друга упреками, то вряд ли добьемся толку. Я уже говорил вам об этом.

– Я ни в чем вас не упрекал, – возразил Барак, почесывая свою коротко стриженную голову. – Сердитый тон этого письма меня встревожил, только и всего.

Я торопливо позавтракал, и по залитой солнцем пыльной улице мы отправились в Линкольнс-Инн. Глядя в знойное безоблачное небо, я думал о Джозефе и его погибшем урожае. Засуха сожгла хлеба на корню, и осенью страну ожидает голод.

– Прошлой ночью Элизабет на несколько мгновений пришла в себя, – сообщил я Бараку. – Я спросил у нее, что скрывается в колодце, и в ответ она пробормотала: «Смерть Господа». По мнению Гая, это означает, что душа Элизабет погружена в безысходное отчаяние. А еще она прошептала что-то насчет той безумной девочки, Сары, и некоего злобного мальчишки. – А вы не поняли, кого она имела в виду – своего покойного кузена или пропавшего братца маленькой бродяжки?

– Понять это было невозможно, – пожал плечами я. – Но сегодня ночью мы должны во что бы то ни стало наведаться к колодцу. Откладывать этот неприятный поход дольше нет никакой возможности.

– Мне и самому хочется поскорее докопаться до правды, – кивнул Барак. – Эта бедная девушка напомнила мне о тех временах, когда я скитался по улицам. Из дома я сбежал назло матери, которая вышла замуж за лживого и бессовестного крючкотвора. Тогда мне частенько приходилось ночевать в сточных канавах. И если граф лишит меня своих милостей, там я и закончу свои дни, – добавил он с невеселым смехом.

– У нас еще осталось время, – проронил я.

Я надеялся, что Марчмаунт у себя. А еще я отчаянно надеялся, что тайны, которые столь трепетно оберегает леди Онор, не имеют ничего общего с противозаконными деяниями. Когда мы вошли во внутренний двор Линкольнс-Инна, воскресная служба в часовне только что закончилась и адвокаты толпой высыпали наружу. Среди них я увидал Марчмаунта в черной мантии, развевавшейся вокруг его дородного тела. Как видно, он направлялся в свою контору.

– Вы не против, если я пойду с вами? – осведомился Барак.

Я заколебался. Что, если Марчмаунт сообщит мне какие-либо сведения, которыми благоразумнее до поры не делиться с Бараком? Но, с другой стороны, у меня не было ни малейшего повода отсылать своего помощника прочь. Я кивнул в знак согласия, думая о Гае и о том, приступил ли он к исследованиям.

Марчмаунта мы нагнали у самых дверей конторы. Завидев нас, он не скрыл удивления.

– Брат Шардлейк, какая неожиданная встреча. – Марчмаунт улыбнулся, обнажив безупречные белые зубы. – А куда вы исчезли в пятницу? Насколько я понимаю, медвежья травля пришлась вам не по вкусу?